В собственном крайнем слове на судебном заседании в прошлую пятницу журналистка заявила о том, что просто делала свою работу, не сделав ничего, что выходит за рамки моего проф долга
В пн 6 июля во Пскове озвучат приговор журналистке Светлане Прокопьевой, которое судят по статье «о оправдании терроризма». Прокопьева типо оправдала его в собственный авторской колонке, посвященной теракту в архангельском здании ФСБ (Федеральная служба безопасности Российской Федерации — федеральный орган исполнительной власти Российской Федерации, осуществляющий в пределах своих полномочий решение задач по обеспечению безопасности Российской Федерации). Прокуратура просит осудить журналистку на 6 лет колонии, и не считая того запретить ей четыре года заниматься проф деятельностью. В собственном крайнем слове на суде Светлана обосновала абсурдность этих обвинений, отстаивая значимость свободы слова, которая быстро исчезает в Рф в крайние годы:
«Почетаемый трибунал! Продумывая свое выступление, я по привычке задалась вопросцем: что такового принципиального я желаю сказать публике? Крайнее слово обычно внимают пристально, и неразумно издержать его просто на поиск сострадания. Поначалу я решила поведать, как несуразно наказывать за слова всей мощью уголовного преследования — как это неэффективно по сопоставлению с {живым} публичным осуждением. Судите сами: у нас перед очами масса примеров, когда бюрократ, либо политик, либо просто какая-нибудь знаменитость, сказав что-то глуповатое, грубое и оскорбительное, опосля скандала в кратчайшие сроки лишаются должностей и маркетинговых договоров. Социальные сети реагируют стремительно и чутко. Общество, следуя коллективному инстинкту самосохранения, само изживает язык вражды и ненависти.
И сравните с моим уголовным делом. Текст «Репрессии для страны» прочли 10-ки, ну сотки, человек, когда он вышел. Он не вызвал никаких волнений в народе. Но через полгода ко мне ворвались собровцы с автоматами, перевернули мой дом, забрали мои вещи — и вот мы уже 2-ой год, с привлечением профессионалов, выясняем, был ли там состав злодеяния. При всем этом страшный, по воззрению Роскомнадзора, текст сейчас прочитан сотками тыщ людей, переведен на британский и получил известность в различных странах мира.
Иная тема, которую я задумывалась затронуть — это перевернутая пирамида права. Я журналист, и в базе моей профессии лежит конституционное право на свободу слова. Оно детализировано в федеральном законе «О СМИ (Средства массовой информации, масс-медиа — периодические печатные издания, радио-, теле- и видеопрограммы)», который обязует журналиста информировать общество о важных событиях и дилеммах и дает право на публике высказывать свое личное мировоззрение. Это моя работа, за нее меня и судят.
И вот, на одной чаше весов — Конституция, а на иной — ведомственные аннотации Роскомнадзора. Сотрудница этого квазицензурного органа, увидев, что машинка поискала текст со словом «теракт», поняла, что перед ней «суровая статья», и составила карточку «о нарушении» — толком не понимая, в чем конкретно нарушение, поэтому специального образования у нее нет: «Я же не эксперт», — гласила она в этом процессе. Дальше карточка, согласно инструкциям, пошла долгим бюрократическим методом от одной инстанции до иной, и в итоге оказалось попрано не только лишь конституционное право на свободу слова и воззрений, не только лишь статус журналиста, закрепленный в федеральном законе, да и сама база права — презумпция невиновности, так как я, напомню, уже наказана отъемом вещей и средств, при этом еще даже до начала суда.
Что типично, ни один из госорганов, вовлеченных в процесс, не увидел и не избавил этот дисбаланс. Это уже гласит о нездоровье нашей правовой системы.
Но все-же еще есть наиболее принципиальная тема. Завлеченный мною спец, Юлия Александровна Сафонова, выступая перед трибуналом, отметила, что страны сознательно ограничивают свободу слова, когда идет речь о возбуждении вражды и ненависти. Это причина, по которой в принципе стают вероятны уголовные дела «за слова». Позже Юлия Александровна объяснила, что имела в виду. Она напомнила, что такие ограничения в первый раз стали появляться в законодательстве демократических государств опосля 2-ой мировой войны, когда мир понял, к какой катастрофе привела нацистская пропаганда. Тогда ведь тоже были «просто слова».
Это суровая неувязка и ответственейшая развилка: как, привлекая к борьбе с языком вражды силу закона и муниципального принуждения, сразу сохранить и свободу слова. Как избежать абсурдных уголовных дел, когда за личное мировоззрение мне, к примеру, угрожает по запросу прокурора 6 лет лишения свободы и четыре года запрета на профессию. Либо когда за комментарий в соцсети человек оказывается под арестом и потом в колонии. Мы же с вами отлично осознаем, как эти примеры далеки от слов и речей, которые привели в Бухенвальд и Освенцим.
Я много задумывалась о этом и, кажется, сообразила, в чем соль. Нацистская пропаганда, которая завершилась геноцидом целых народов, мировой войной и смертью миллионов, была гос пропагандой. Адольф Гитлер, устроитель величайшего в истории злодеяния против человечности, был фаворитом страны. Геббельс, чье имя сделалось нарицательным, был госслужащим — министром пропаганды. И рядовые исполнители Холокоста, те, кто расстреливал и пытал в концлагерях, тоже состояли на службе страны, они «действовали по аннотации» и «просто делали приказ».
Если обратиться к истории, мы увидим, что самые массовые убийства мирных людей были организованы силами стран. Культурная революция в Китае (порядка 100 миллионов пострадавших) — официальная политика правящей Коммунистической партии Китая в 1966-1976 годах. Большенный террор в СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) (наиболее 1,5 миллиона жертв за два года, 1937-1938) — проводился силами органов госбезопасности. Геноцид армян в 1915 году (1,1 миллиона жертв) был поддержан правительством Османской империи. Резня в Руанде (от полумиллиона до 1 миллиона жертв посреди народа тутси за четыре месяца 1994 года) была организована правительством хуту.
Конкретно муниципальная власть, попавшая в руки меркантильных и ожесточенных людей, становится самой ужасной опасностью для сохранности людей. Допустив узурпацию власти криминальным политиком, партией либо хунтой, граждане рискуют лишиться всего — начиная от имущества и права на мировоззрение и заканчивая свободой и правом на жизнь. Но криминальная политика начинается не с криминального умысла — нет, постоянно есть «высочайшие цели» и «великодушные мотивы», типа возрождения величия цивилизации, защиты суверенитета либо борьбы с внутренним противником. Конкретно потому в криминальную политику так просто вовлекаются рядовые исполнители, которые просто следуют инструкциям и делают приказы.
Репрессии развиваются равномерно. Нереально предвидеть, когда ограничение прав и преследование инакомыслия перевоплотится в концлагеря и расстрелы. История гласит нам о том, что такое перевоплощение может быть даже в самом культурном и цивилизованном обществе — при условии соответственной гос политики и пропаганды. Конкретно потому и нужна свобода слова — чтоб впору забить тревогу. Необходимы независящие медиа, журналисты, оппозиционные политики и активисты, чтоб вовремя сказать правящему большинству: «Ау! Обернитесь! Вы встаете на скользкий путь!» Конкретно потому основным и главным объектом критики для СМИ (Средства массовой информации, масс-медиа — периодические печатные издания, радио-, теле- и видеопрограммы) постоянно было и будет правительство — система власти с аппаратом принуждения, способным стать инвентарем массовых репрессий.
Мне не жутко критиковать правительство. Мне не жутко критиковать правоохранительную систему и гласить силовикам, что они порою не правы. Поэтому что я понимаю, что по-настоящему жутко станет, если я этого не скажу, если никто не произнесет.
Я не претендую на настоящее мировоззрение — таковых не бывает. Хоть какой человек может заблуждаться и допускать ошибки, и не всякий раз критика справедлива. Но пусть лучше будет, в том числе, безосновательная критика, чем не будет совершенно никакой. Чем больше мыслях мы обсуждаем, чем обширнее представленный диапазон воззрений — тем легче обществу принять правильное решение и избрать лучший путь развития. Тем проще избежать новейшей гуманитарной катастрофы, от которых население земли, как досадно бы это не звучало, не застраховано.
Я прошу почетаемый трибунал, принимая решение по моему уголовному делу, брать в расчет не только лишь докладные записки и протоколы, да и самые общие принципы, на которых строится наше общество. Это свобода слова, это статус журналиста, это миссия прессы. Я делала свою работу. Я не сделала ничего, что выходит за рамки моего проф долга. Никакого состава злодеяния в этом нет…»